Menu:

 

 

Владимир Тарасов

 

«ГДЕ ЗВУКИ БЬЮТ В СПЛОШНОЕ ДНО»

О поэзии Анри Волохонского¹

 

Гёте как-то обронил - а Эккерман, труженик, не поленился поднять – дескать, настоящий автор должен рассчитывать на миллион читателей. Замечательно, впрочем, что через несколько лет тот же Гёте в беседе с тем же господином признался: «Мои произведения не могут сделаться популярными… Они написаны не для масс, а разве что для немногих – ищущих примерно того же, чего ищу и я…»

Собрание стихотворений и поэм Анри Волохонского (я намеренно искажаю неточный титул «Стихотворения») – книга, в известной мере, итоговая² . Поэт, взыскательный мастер, долго её инкрустировал и – слава Богу! – перед нами книга, некое целое, а не сборник случайных вещей. Поэзия Волохонского – интереснейшее явление современного искусства слова: отсутствие сокрушений на тему души, измученной собой; неизменно – всесторонняя отделка произведения и при этом – живой нескучный голос, и часто весёлый; мировоззренческая насыщенность и, разумеется, сама стихотворная ткань: неожиданная и переливчатая – вот, наверное, главные, да не все, её отличительные признаки. О культуре стиха говорить не приходится, взять хотя бы выгибающийся к углу золотистый лист – его краешек:

Перед закатом в хладном небе клен
Был осенью мне некогда явлен
Чернея тонкий ствол стоял непрочный
Напротив солнца в стороне восточной
Был совершенным желтый цвет листа
На черных сучьях словно златом став
На каждой ветке повторившись дважды
Как украшенья жесткие, – и каждый
Из листьев, что слагал чертог златой
Был обнесен столь явственной чертой
Что павшие напомнили их тени…

 

Любопытно, что эти стихи автор поместил в третий раздел книги, само название которого – «Чуждые ангелы»– есть форма отказа. «Клён» этот затесался в цикл «Лики существ». А вот ещё из того же цикла:

 

Раз над землей соломенного цвета
Иероглиф бесцветного стекла
Возник по следу аистова лета
Казалось буква дивная рекла
Инейная с плиты голубоватой
Трилистник впаянный в поток летел крылатый
Поистине как будто в зеркала
Звездой проистекая угловатой
Из трещины невнятной синевы
И вдруг нежданно рядом показался
Плескался воздух, аист приближался
Собрал крыла, измял волну травы
И в воду встал…

Слово – не карандаш, прямое описание отвергнуто поэтом, да и как, спрашивается, передать то удивление, восхищение – ядро и нерв «Аиста», прибегая к тяжеловесному реалистическому письму?.. В этом отрывке полёт приближающейся птицы передан посредством нарастающего озвучивания картины, однако звук как бы блуждает в поиске мощного выхода – не случайно варьирование: «иерогли́ф (смещённое ударение архаизма усиливает холод оттенка) бесцветного стекла», «казалось буква дивная», «инейная с плиты голубоватой» – едва проявленный цвет, намёк, а далее тень уже гуще, определённей: «трилистник впаянный в поток», «звездой проистекая угловатой», «из трещины невнятной синевы» (выше цвет смежный, но менее чёткий) и наконец: всё раскалывается, наполнено движением – «плескался воздух» – оживает.

 

Не берусь утверждать, что тот или иной метод в пейзажной – или шире – изобразительной лирике абсолютно не годен. Пастернак выбирал яркие сочетания красок, то же делал и Фет, но мягче, а от колорита Клюева подчас пестрит в глазах. Другие мастера склонны передать оттенок – работа, требующая терпения, но одно ясно: копирование есть действие в лоб, поэзии противопоказанное, задача – не повторить ничем не примечательный вид (да и много ли их – действительно захватывающих?), а преобразить – именно тогда он и станет примечательным. Здесь, кстати, нелишне упомянуть поэму-трактат Волохонского «О красках» – анализировать такие вещи лучше «про себя», хотя бы потому, что опыт работы со словом всегда индивидуален³. Зато принять во внимание, или проще – «заполучить» пособие представлений небывалого мастера об окрасе слова и работе с превращениями цвета в слове, на мой взгляд, будет подарком для любого поэта, тем более – для начинающего.

 

Апофеозом таких изысканий в творчестве Анри Волохонского является сочинение о Гармонии «Аористы Обветшалого»⁴ . Первое впечатление: остроумие, столь присущее автору, из орудия обращается в рабочую скотину, которая куда-нибудь да вывезет – и как не согласиться с автором: «странное вопрошание о Гармонии». Но это первое впечатление. По нему судит читатель не всегда добросовестный, и мы наблюдали уже попытку сделать из поэта паяца – попытку тем более недостойную, что автор оной претендует на звание мэтра. Вечная история – овладев избитыми приёмами да плескаясь в луже отходов изжившей себя поэтики, некто лепит одинаковых всадников и, между делом, небрежно сообщает читателю: вышла очередная книга стихов (автор по профессии марсианин), так писать нельзя, надо лепить всадников (дружеский совет)… Избави нас Бог от друзей, от врагов мы и сами избавимся!..
Посему приведём несколько многозначительных строк из «Аористов Обветшалого»: 

Но даже если обезьяна Гармонии
Скорчилась в первопричинах вещей
Прежде нежели родилась самое – Гармония –
–  так что же мы?
Вот уже четвертую тысячу лет
Месим ногами виноградное тесто
Из голосов
Все той же дюжины аукающихся джиннов?

Комментарий к отдельным строфам и главам «Аористов Обветшалого»поначалу сбивает с толку, но в том-то и заключается одна из особенностей поэзии Волохонского – автор как бы намеренно разламывает свои произведения на куски, давая тем самым читателю возможность склеить их: возникновение целого в сознании читателя (пускай даже слегка ущербного целого, иным оно и не бывает – разве что какой-нибудь безликий овал) неизбежно в том случае, если тот достаточно терпелив и не слишком самоуверен – ведь, как правило, пробежав глазами и конечно же с ходу не поняв, он отмахивается – чушь. Но спрошу напрямик – при чём тут глаза, когда речь о поэзии? Мы вслушиваемся в слова, взвешиваем их, ощупываем... Быть доступным нынче почти всегда означает – перепевать. Психология «среднего» читателя проста: не имеющее аналогий – отвергаем. А вот ежели что-то там знакомое такое, тогда – да, можно-с, с некоторыми поправочками правда, позвольте-с... Но знакомое-то почему? – не потому ли, что есть образец – и не один! – и что изъезжено это вдоль и поперёк?

 

В поэме «Смерть Пу-и» автор говорит:

 

Я знаю, что все вышеизложенное звучит несколько декларативно
Поэма словно бы плещется написанная изнутри водяной краской
И ты имеешь полное право остаться свободным
и равнодушным как моя размытая акварель.
Вот если бы я пощекотал тебя в области политической психологии
Коснулся пальцами клавишей похоти, страха и зависти
Хлеба и зрелищ и лакомств
Сказал бы, что и мне по-человечески жаль Пу-и,
Ты бы у меня запрыгал прямо как конь
Попирая подкованными копытами пустоватое нутро в грудной клетке
И в щелевидном черепе под спущенной каучуковой маской     
Взбивая тонкий прах на тамошних проезжих дорогах.

Тебе польстило бы мое внимание
Но я глубоко презираю подобные приемы… 

Достаточно ясно сформулировано – не так ли? Поэтому не ждите удара в лоб. Весьма расхожее мнение в читательской среде – ты, мол, подай нам на блюдечке – лишь выдаёт ленивые мозги читателя (со скальпом и душевной ленцой). Но вспомни он, что «чтение есть соучастие в творчестве», что обрести можно, внимательно вникая, неустанно шевеля извилинами, как перед его взором постепенно начнёт разворачиваться небывалый, полный живой выдумки многогранный мир.  
«Так какого же отечества отчасти – его отец?» Нам намекают:

Если подвергнуть имеющуюся землю
Сильному воздействию огня
Она станет прозрачной проникновению света.

Из вышеприведённых отрывков отчётливо видно, насколько отличны эти формы от общепринятых, насколько нетривиально может быть подана та или иная мысль, насколько необходимо идти своей тропой. Но круг интересов Анри Волохонского отнюдь не ограничивается вопросами, решение которых уводит в смежные области эстетики и культурологии, как может показаться по прочтении «Собора в Шартре», «Венка Серебряному Веку», тех же «Аористов Обветшалого». Диалог же – назовём его условно диалогом одинокого и изгнанника (см. «Хвалы бедуина» в поэме «Пустыня», а также стихотворения «Плач» и «Корабль») – лишь переулок (полемический) в его поэтике. Искусство поэта богаче, пример «Аиста», я думаю, достаточно красноречив, чтобы это утверждать, но приведу ещё один – «Вид на озеро»:

Стоит гора, по ней течет река
Кого благодарить за эти танцы
<...>
Течет река, гора стоит под ней
Толкая воду неподвижным телом
Кто дал ей быть, расставив скалы пней
По простоте искусством неумелым?

Вспоминается при этом тютчевское «С горы скатившись, камень лег в долине. / Как он упал?..» Но «Вид на озеро» – своего рода прорыв, мы наблюдаем смещение акцента с тютчевского «Как он упал?.. / Сорвался ль он с вершины сам собой, / Иль был низвергнут мыслящей рукой?» (Вариант: «низринут волею чужой»), выраженного у Волохонского вопросом «Кто дал ей быть…», на:

Над обнаженной музыкой горы
Река пиликает еще одной музыкой –
Кому ж это пришло еще игры
Добавить врозь с пейзажем двуязыким?

Дважды «ещё» тут не случайно – второе напластовывается на первое (как и «музыка»), словно навязывая читателю идейную закономерность их употребления, – Тютчева интересует скорее сам факт, Волохонский же, опираясь на это «как?-кто?», подмечает всё многообразие картины; и мудрая изобретательность её Творца, масштаб этой изобретательности озадачивает вдвойне: красота – антоним случайного, она таит в себе закон. Заключительное двустишие отсылает нас к источнику:

Чья мысль была однако столь тонка?
Стоит гора. По ней течет река.

Но это не просто дань Тютчеву, мы уже знаем что в этом китайском пейзаже (тушь, XII в.) скрыто: истинный поэт – всегда в чём-то язычник, а мир язычника многолик, но единосущен. Кстати, «Вид на озеро»– блестящий пример того, как легко и самобытно раскрыта тема заданного образца, не умаляя его достоинства (а кто помнит, сколь неуклюжа концовка тютчевской «Проблемы»?), как свободная разработка темы позволяет обогатить её находками, и она обретает иное, более подробное звучание, и… «река пиликает еще одной музыкой»⁵ . С целью расширить представление читателя о поэте, я приведу несколько строк из поэмы «Двое»:

Возможно ли тайком
Вершить великое? Всегда бывает пена
Шипит ли чай, родилась ли звезда
Цветочек мал, но пахнет резеда
Нескромно вторя воздуху вселенной
Рычит комар, вонзая храбро зуб
И воет ветер, зная про грозу.

Французский летчик Сент-Экзюпери
Прекрасно говорит на эту тему
Он много раз об этом говорил:
Стремленье ввысь всегда рождает пену
И много хладнокровных Афродит
Со временем та пена породит.

Нужен ли комментарий?.. Может, удалось кому прекрасней говорить на эту тему?..  
Мне часто приходилось слышать о недоступности поэзии Волохонского. Есть и другое мнение: всё это слишком умозрительно, а значит – не поэзия. Сторонникам последнего, очевидно, подавай рифмованные блоки «со всем стоячим и бегучим такелажем» – и впрямь, какое-такое чудо, когда бытие (или сознание?!) так трагично! То ли дело:

Ну, вроде бы рыли канаву
и в тачках возили песок.
Да вот не попёрло, шалава –
с рогатки свалили: в висок.

     Конечно, бездна смысла – чем не Лермонтов, и, заметьте, как преобразился рогатый сук «Мцыри»!..
Относительно пресловутой недоступности поэзии Волохонского достаточно сказать следующее: трудность восприятия связана с тем, что привычный ассоциативный строй мышления и потому выверенные, казалось бы, мерки здесь просто неприменимы. 

 

Культура сегодня – синоним захвату. Новое в искусстве ни что иное, как другой язык-мышление, – это касается и мировосприятия в целом, и таких цеховых нюансов, как синтаксис или экскурсы в иные, ранее не испытанные области-темы и т.п. – это в первую очередь попытка создать из ничего и в последнюю очередь спекуляция общеизвестным. А раз уж мы о незнакомом ландшафте, то, разумеется, литературный атлас – не географический, виды из Карачи на Яффо теперь мало кого удивят: рассказанное (показанное) должно стать достоянием речи, а не очередной открыткой в семейном альбоме, другими словами – как «Дельфин» подан, куда важнее самого факта, что это дельфин, а не осина. Чтобы хоть как-то проиллюстрировать свою мысль, я остановлюсь подробней на изумительной поэме Анри Волохонского «Взоры Нежд», оставляя нетронутыми «Арфу Херувима» и «Пустыню» – эти закоулки неведомого сада. Но – послушаем:

Когда Саладин с войском покидал Каир
Народ взошел прощаться с площадей
И лица обращенные к вождю
Застыли в ожидании
Усеяв минареты и столпы,
Как суфий вдруг сквозь грязный шелк толпы
Пред голубой металл воинственных надежд
Возник – и крикнул весь в тоске своей глубокой:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд
Наутро не увидишь волоокой.

И Саладин стремительно ушел навстречу им.
Тогда еще не дрогнул алый Лузиньянов стан
И тамплиеры пьяные от жажды держали строй
Иль правя вероломного Рейнальда головой
Ходили морем грабить двери Джидды
И караваны что везли зеленый камень с медных копей
И с огненной главой и медным сердцем льва
Король не гнал за строем строй стрелков из-под скрещенных копий
А голос тот звучал в мечте его надежд:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд.  

Стоит обратить внимание на арсенал средств, используемых поэтом. Здесь и классически ясные тропы («в тоске своей глубокой», далее будет «высокую грусть»), уверенно вправленные в общий колорит, и характерный для Востока «грязный шелк толпы», и парадный «голубой металл воинственных одежд». В конце четвёртой строки – выжидающая пауза, необходимая, непринуждённо достигнутая (дактилическое окончание в противовес предыдущим), вот оно – мастерство! «Как суфий вдруг сквозь грязный шелк толпы / Пред голубой металл воинственных одежд / Возник…» – герой продрался, слышно как цепляется, чуть ли не рвётся его одежда – «вдруг сквозь… шелк… пред» – уже на выдохе – «Возник», и с силой – «и крикнул весь в тоске своей глубокой» – нету слов проще, тон чистый, ни тени срыва. Вторая строфа – изменчивый ритм колышет ткань поэмы, здесь появляется второй – исторический пласт. До непосредственного столкновения ещё далеко, нам дают фон, эпоху. «Иль правя вероломного Рейнальда головой» – исчерпывающая по содержательности строка-разворот, о строе и речи быть не может. «Ходили морем грабить двери Джидды» – полотно художника XVII-XVIII столетий, это «морем» создаёт и дополнительный эффект – вид бушующей толпы воинов, опьяневшей от собственной силы⁶ . Ниже: ощеренное остроконечными зубцами смертоносное войско, сверкающие металлические наконечники «…стр… стр… стр… скр… копий»⁷ . А вот предпоследняя строка во второй строфе: удвоение настолько затасканных и в то же время эфемерных понятий, что сегодня их боятся и старательно избегают, достигло своей цели –  первозданной яркости их значений. Далее:

И зазвенела чаша под чалмой
И пала об пол сабля асасина
И отвернулся Азраил немой
От лика Саладина
Перед сухим пером убийцы влажных вежд.
Наслаждайся взором волоокой Нежд.

Не знакомому с реалиями может показаться, что данный текст – недоступный шифр. По рассмотрении, однако, начинаешь улавливать здесь характерное для литературно обработанных сказаний отступление, где в тоне барда появляется первое «но» (своего рода: но – жребий брошен). Драматизированное описание (тройное «и» накала) находит развязку в непонятной с ходу, повисшей корнями в воздухе строке,  рефрен тут – опора: поэма обнаруживает философский подтекст. Но о чём же здесь речь? О неудачном покушении на султана: спасла «чаша», металлическая, с небольшой цилиндрической «ножкой», надеваемая на темя под чалму в опрокинутом виде, и – ангел смерти Азраил не у дел: «Наслаждайся взором волоокой…»

 

В четвёртой главке «Взоров Нежд» исторический план поэмы полностью развёрнут:

Труби в победоносный Хеттский Рог
И празднуйте в заиорданских замках
Подземный ангел роз кровавых строк
Считает прибыль на железных франках

 

Померкли на плащах блестящие кресты
И не пронес по галилейским водам
Воды средь битвы пыльной пустоты
Свободы в прибережный форт Раймонда

 

Хермона льда отведал пленный Ги
И – по заслугам – сталь Рейнальд неверный
Чья голова в руках его слуги
Молчала ныне с горечью безмерной
 Немея знаньем смерти в слух невежд:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд.

Здесь рефрен обретает стальную твёрдость убеждения, скрытое стало явным, и нежное имя олицетворяет собой не пленительную женственность одалиски, не облик родного города и не чары мечты, а скорее таинственный образ воплощённой мудрости. Хочу также обратить внимание читателя на эпическую поступь поэмы, на художественную силу предшествующих рефрену строк, а также – во втором четверостишье – на использование звукового образа, который о взвихренном столкновении двух сил (конниц, религий, культур) даёт более верное представление, нежели многословные описания.

 

Решающая (но не последняя), пятая строфа:

– Наутро не увидишь волоокой
Смолк голос суфия в небе Каира 
И плакал от счастья Саладин наслаждаясь красотой битвы
Которая не принесла ему победы
Счастья – и лишь высокую грусть
Побежденному повелителю Иерусалима
Тогда еще приносили масличные ветви на что-то надеясь
Но и Саладин никогда вновь не увидел утро Каира
Ибо «жемчужины лик скрыл темный локон»
И рек он ступая на мост острейший края отточенной меди
– Наутро не увидишь волоокой.

Первое, с чем сталкивается читатель – это отличие строфы от предыдущих: её окаймляет стих, нигде кроме начальной строфы не встречающийся, но, тем не менее, составляющий в сочетании с рефреном некий костяк «Взоров Нежд», монаду мысли. Нетрудно также заметить, что поэма здесь как бы возвращается на миг к своим истокам. Очевидно, в этой строфе и развязка, и если мы не находим тут резюме, то лишь потому, что она (строфа) завершает собой сказание о Саладине, то есть ею завершается поэма в поэме. Минуя хронику изложенного – цитата: «Нет необходимости говорить, что в таком контексте важна не историческая точность, а то самосознание, которое данная структура стремится выразить»⁸ , – остановимся на том, как подана смерть султана. При всей лаконичности описания, кажущейся небрежностью (а кому и заумью), детализация самая скрупулёзная: «мост острейший края отточенной меди» – нелишне отметить, сколь многозначительно это «ступая на мост»; походя укажем – никакого нажима, надсада, на слух и не улавливаешь почти изменения в интонации, автор как будто не заинтересован впечатлить, тем более – шокировать. Может показаться, что речь тут не просто о смерти вождя, а о самоубийстве – настолько напрашиваются ассоциации с мечом или подобного вида оружием. Но Саладин умер своей смертью – тем не менее, используемые в этом стихе средства, при всей красоте и глубокомыслии, – не просто метафора. Одно из распространённых в мусульманском мире преданий, возникшее до объединения арабов под эгидой полумесяца, гласит: в Рай ведёт мост Сират – тоньше волоса, острее меча. Праведники свободно идут по мосту, грешники срываются в пламя Геенны.

 

После такого открытия возникает вопрос: «Взоры Нежд» несомненно стилизация, но стилизация ли ради «просто» стилизации?.. В своё время, в альманахе «Саламандра», я не поделился важной информацией, умолчал. Но пробел восполнить не поздно. Дело в том, что Волохонский ссылается на известную на Востоке историю об одном суфии, ускользнувшем ото всех анониме, от которого остались только две строки. Именно те самые, обозначенные мною в качестве «монады мысли». По этим двум строчкам поэт «воссоздал» утраченную поэзию того суфия и его образ. Ведь поэма помещена в центральный раздел «Стихотворений», в книгу «Йог и Суфий». В заключительной седьмой строфе поэмы голос автора и «мёртвого суфия голос гортанный и странно высокий» сливаются, точнее – это уже дуэт. Суфий ожил. 

 

И – называя вещи по их достоинству: книга «Стихотворения»Анри Волохонского целокупна как мир, и «Взоры Нежд» – одна из блистательных граней этого выдающегося многоликого крепкого целого.

 

1985/2019



___________________________________________________________________

1 Впервые: Саламандра. Литературный альманах. Тель-Авив, 1987. С. 128-143. Републ. в кн.: Тарасов В. «Россыпь» и… Избранная проза. Критика. Иерусалим, 2013. С. 203–213. – Отредактировано для наст. изд.


2 Имеется в виду книга А. Волохонского «Стихотворения» (Нью-Йорк: Эрмитаж, 1983).


3 Это отнюдь не означает, что глина у всех разная, глина-то одна, да вот руки – то правая, то левая.


4 Аорист – форма глагола в греческом, означающая мгновенное (точечное) или предельное действие или состояние. Греческим грамматикам эта форма представлялась не обладающей временной соотнесённостью.


5 Любопытная деталь: в стихотворении, несмотря на его название, об озере ни слова. И – не могу удержаться – ни тени дидактики, мудрое простодушие, в отличие от Тютчева, который ворочает мозгами по-немецки, тоже мне – созерцатель.


6 Как известно, Рейнальд Шатильонский, князь Антиохийский, был любителем опасных затей. Ещё до получения княжеского титула он совершил разбойничий набег на Кипр, позже побывал в плену у сельджуков. По освобождении из плена этот сорвиголова делал вылазки в Египет и даже в Аравию (там-то и находится Джидда). Ограбив однажды караван, в котором находилась сестра Саладина, навлёк на себя гнев и нападение султана. В битве при Хиттине (1187 г.) в Тивериадской долине (см. 4-ю часть «Взоров Нежд») был пленён и обезглавлен Саладином собственноручно.


7 Интересная подробность: во время битвы при Яффо с Ричардом Львиное Сердце Саладин наблюдал, как алая конница короля отступала под защиту выдвинутых, скрещённых для образования проходов копий пехоты, а на смену коннице через эти же проходы вышли лучники, одетые в зелёное. Говорят, Саладин плакал, тронутый красотой зрелища (см. 5-ю часть «Взоров Нежд»).


8 Грюнебаум Г. Э. фон.  Основные черты арабско-мусульманской культуры. М., 1982. С. 15.





 

Поиск в Google:
Интернет Только "Знаки Ветра"