Menu:

 

ВЛАДИМИР ТАРАСОВ


«МЕТАГЛОРИЯ» И МЫ, часть 2



ЧАСТЬ 1


ЧАСТЬ 3


ЧАСТЬ 4




Оглушённые в очередной раз сиреной воздушной тревоги, приходим в себя с тем, чтобы взглянуть заново на мир Пташий. И сразу обнаруживаем новую инициативу: автор придумал лирикам наказанье, видите ли, у его девчонок «молодое бельё» пускай стирают. (А девчонки не справляются?) Лирики – «наркоманы проклятые» - пускай, дескать, займутся бельём «девчонок моих». Похоже на хамство, и – мы в недоумении – почему вдруг, оказавшись с «пишущими лирику» наркоманами вместе, эти самые девчонки – всё ещё твои? «Богиня уходит» (здоровая реакция женщины на проявления нахального мачоизма; повторю – это наименее убедительная часть в поэме: богини не приходят-уходят). Мне возразят: так там Первое лицо хамит, не автор. Возможно, а если строго взглянуть – без разницы кто. Происходит всё это параллельно сообщению о девочках, с прямой оценкой от Любого лица: «самый женский из нашего многоголосья /мы величаем совестью путешествия», о чём я промолчу, и последующим провалом в детство. Третье лицо тут же констатирует: «при мысли обо всём эротическом /всё прям дрожит». А автору, напомню, дурно при мысли, что богине грустно. Он прямо подлизывается к ней: «милая, если я случайно дезавуировал что-нибудь лишнее, /не суди меня строго», оправдывается – столбиком: «сегодня/твоё золотце/опять/чуть-чуть/не в себе». Изворотлив!.. И влюблён в себя до – куда-то делся платок, ладно, промокнём слезу счётом за воду. Любое лицо при этом правдиво нам излагает (оказавшись на месте Третьего лица, между прочим!): «непристойная практика некоторых божеств /не обходится без соучастия избранных жертв //наше грязное буйство себя не заставило ждать /агрессивная похоть, ты всё-таки нам нужна». А в это самое время: «всё прям дрожит». Может, бревну (наш эвфемизм) нашлось занятие? Нет, в этот момент пред очи наши возникла та самая сцена – «голый… на четвереньках…». На что сей двойной намёк? Сваливать вину «во всём эротическом» на ушедшую богиню – музу лирической поэзии Эрато? Пардон, примитивно-с. И в целом – не ново, но всё равно грязно. Психоанализ, по-моему, поставил это клеймо - лирическая поэзия как сублимация мастурбации. Впрочем, наплевать, кто, почему и когда. Я даже сталкивался с таким, прости Господи, «взглядом»: лирическая поэзия есть якобы сублимация наших усилий на горшке. Ну-у, чёрт бы вас драл, вы предлагаете не тратить время на созидание (лирика – результат творчества, напомню дебилам), потому что вместо того «полезнее» дрочить или зашпаклевать себе жопу?! А-а, теперь нет-нет-нет! Вы не то имели в виду! А что вы имели в виду? У нас речь о поэзии, видали, до чего бедолагу довели – у него эрекция и «какашки» всем на обозрение. Так что же вы имели в виду?..

Тут самым неожиданным образом Любое лицо автора вспоминает, что неплохо бы и посмеяться: ТЫ ЗАЧЕМ БУЯНИЛ?! ТЫ СКАЖИ МНЕ, ЗАЧЕМ БУЯНИЛ?! Мы высоко ценим этот момент, впрочем, и автор (весьма специфически) впоследствии тоже. У меня складывается впечатление, что именно здесь опять автор прибегает к помощи лиц – при этом Третье обосновалось в правом столбце надолго. А психоделическая часть ритуала – великий трип! - прервана. «О свершённом в беспамятстве /мы узнаем по последствиям /а о смысле свершённого - /по в беспамятстве сложенной песне» - это ещё автор говорит (возможно, констатация невозможного: письмо во время трипа; и потому всё дрожало – буквы прыгают), но далее – разделение на голоса Лиц. И в частности, Любое лицо – поэтичная ипостась – с трудом терпит вызывающее «пение» Первого: «мой свист ужасен /(моё пение воистину ужасно)». Но Первого несёт, поскольку это (как сообщило нам Любое) боевой танец. «Я проник в исток юмора - /порадуйся за меня!». Третье лицо в эти мгновения цитирует Геродота, строки о посвящённом Дионису празднике с фаллическими шествиями женщин по городу и весям: «а отчего член куклы так велик /и отчего это единственная подвижная часть тела куклы /о том существует священное сказание». И возвращает нас к теме похоти: «но это не просто похоть /(не только похоть)». Конечно, куда уж тут деться! Просто похоть – ну, слишком низкопробно, поэтому – не просто: ещё греки любили демонстрировать «стояк». В Риме в позднюю эллинистическую эпоху вообще с ума сходили по этому поводу, надгробия своим «стояком» украшали. Поистине «истоки юмора». Смешно или нет, но их обоих не угомонить (я о Лицах), выше отмечалось уже – они претендуют на особое знание.

Чуть отвлекаясь, но не совсем в сторону – полагаю, мой читатель грамотен и давно в недоумении: как же он (я, Тарасов) мимо христианства всё время ходит и ходит, не замечая «безбожного» триединства Головы?! Да, дорогие дамы и господа, хожу и не замечаю. А вам бы хотелось, чтоб Любое лицо собой некую аллегорию олицетворяло? Не-не, извращённое христианство приплетать сюда (к асиду? к Эрато?) пока не собираюсь. Навязать Любому лицу роль «Святого Духа» и Третьему лицу роль Иисуса? – не вяжется. Наоборот притягивать за уши Любое лицо к облику Христа – ещё глупее. Даже гностицизм приписывать «Метаглории» уместней и продуктивнее будет, разделив всю композицию на эоны, а Лица – на Отца-демиурга (безнравственного), Христа (гностиков) и человеческий, слишком человеческий «фактор». Я этим заниматься не стану, поскольку Петин ритуал эгоцентричен донельзя.

И автор – вернёмся к предмету моего любопытства, – а может статься – вовсе не автор, а Первое лицо (признаюсь: я здесь в некотором затруднении), в экстазе от великолепного трипа (правдоподобно зафиксированного!), впадает в неистовое хвастовство. Может, ух! - приступ самомнения на фоне освобождения от гнетущих душу комплексов (в чём мы убедимся; или же нет)?.. И чего только мы не узнаём (помимо истока древнего юмора): «я видел горящую соль - /и твёрдо запомнил: /воспламенение соли - /святая ложь». «Я созерцал пупок /<…>/но не свой», «я поглощал разобщённую мелочь /<…>/и, наконец, …/(поглотил её всю) /ча-ча-ча!», «я аплодировал в пустой комнате //я аплодировал в пустой комнате //я целовал паркет /(зачем не скажу) /но попал сюда». В самом разгаре «безумия /ча-ча-ча!» в поэму врезается туманный намёк жирным шрифтом, прописными: ВИНОВАТЫ МЕНТЫ. Читателю по ходу текста неясно, при чём тут ещё и менты?! – и поначалу думает: дождались, нисхуйность объявилась. Но это не так, закономерность и последовательность просматриваются в данном случае. Насколько я понимаю, разгадка тому немного ниже, перед купанием: «пока ты орал, мы успели куда полагается обратиться /тебя заберут, надо думать, но всё будет классно». А вот под болдом с ментами действительно нисхуя «откровение» влетело: «я помню религиозный смысл хорошего радио».

Наконец, Первое лицо прорвало – оно высказало нечто весомое: «я в игривой трёхмерности роз оказался не сразу /но в неведении и нравственных норм отродясь пребываю». Опа! Заратустрина какая! И Первое лицо духарится в полный рост: «достаточно часто я ощущаю в себе нечто “дьявольское” /и, если честно, нимало по этому поводу не комплексую //хорошо отозваться о небе, однако, спешу /лицемерною набожностью что ни свет вдохновенно грешу». О, лотреамонину подкинули! Да и ранее – бегая по столице одержимым похотью – автор (одно из Лиц, по крайней мере) уговаривал нас: «не просто похоть /(не только похоть)» – вялый огурец огорода де Сада. Вот оно, значит: ритуал – акт высвобождения, как мы и предполагали выше. Однако встаёт вопрос цены: освободился, отлично, но что ты при этом теряешь?.. Впрочем, мы не сильно расстраиваемся, хотя уже раздваиваемся, потому что Любое лицо предупреждало нас – и мы помним: «(моё пение воистину ужасно) //однако мужайся, /я слышу его даже во сне /и ничего – привык». Ну что ж, посочувствуем. Поэзия – протей, говорил же. Невозможно ведь проморгать – «философические» семена мефистофельщины затаскивают поэму в очень спорное пространство. А поэзия бесспорна.

Третье лицо тем временем, преобразившись на месте Любого, в правом столбце – какая лапочка, надо же! – приводит в порядок комнатный бардак. Извиняется перед гардинами, трогательно успокаивает ковёр мокрым веником, по которому «не так… ходили». Ишь ты! Совсем недавно оно нам дырявило голову цитрусовым гоном: «истинно говорю вам: даже у апельсина две головы – страх и желание». И «два эти стража -/не полюса, а реально челюсти». А после многозначительной ахинеи вдруг – на тебе! – чехлы зашивает. Н-да, дела! «Не таблетка, а детский сад» - подсказывает Третье лицо после уборки, но мы полагаем: подсказка авторская, автор не теряет контроль. Да и САМИ СТИХИ ГОВОРЯТ: «из друзей нам остались верны лишь флюиды и гуморы /<…>/мы живём на последние излучения /прежнего пыла, всецело во власти печени». Гумор – выясняется – вовсе не юмор, а некая жидкость (из первостепенных) в живом теле, и соответствующий ей темперамент человека. САМИ СТИХИ подсказывают, что психоделическое топливо заканчивается. И поэма погружается в бред. Точнее, в поэму вселяется бред. Но судя по всему – такова задумка. «Пусть, пусть в Корее нас почитают за главного /наша работа и там поедать дурман /мы душа и тело себе, никого не трогаем» - ну да, чиним-починяем. «Не по каждому поводу свет и тьма» - стихи говорят. Высказывание! Прикрытое… От Первого лица тоже САМИ СТИХИ ГОВОРЯТ:

мы тоже когда-то в школе учились как люди
и смерти желали учительнице литературы

наша страсть исцеляла царапины на пластинках
чёрное звёздное небо над Палестиной

делалось нашею волей чернее и круче
истина-сила наш батюшка! – мы теперь

осуждаем заранее смерть: дважды фу! –
небыль и прибыль, поганые вы и ёбаные!

Яркий выхлоп агрессии. И трансцендентального самомнения. Мне природа явления не очень ясна – флешбэк трипа? – вряд ли верен такой диагноз. Но дело не в том: наш автор не дурак и несомненно понимает всю претенциозность «заявы», однако оставляет её нетронутой; намеренно оставил – и всем предстоит оценить «идею» всесилия безумия. Ладно, оценили. И закрадывается подозрение, автор на кого-то указывает. По ходу, нам бросается в глаза слово прибыль в контексте о смерти. Оно вонзилось сюда не случайно – из поэмы Волохонского «Взоры Нежд» перелетело: «Подземный ангел роз кровавых строк /Считает прибыль на железных франках». [Я об этой поэме когда-то писал. Неужто ты на меня указываешь, Петя? Ну-у, это просто смехотворно, дорогой!]

Однако продолжим обживаться внутри поэмы. Нам с места Первого лица, шифруясь курсивом, некто – по нашему мнению Третье лицо – выдал с уверенностью: «(нам ведомо средство – скорее слёзы утри)». Странно, что стихам притом тесно в книге. Буквально (вслед за фразой САМИ СТИХИ ГОВОРЯТ), слева направо читаем «нам тесно в книге – освободи нас – ну что ты такой пассивный!». Мы, не скажу – остолбенели, но опешили: о какой книге разговор ведётся? На наших глазах показательная картина рисуется – автор бредит, а ПОЭЗИЯ рвётся наружу, ей уже тесно в «трактате». Я наблюдаю конкретно на свитке, ну да, на экране – всё равно свиток – НАПЛЫВ (в тексте) «хуйни-муйни» бренеровского пошиба ранних 90-х: «я бесполезен как китайская безделушка /зато дружелюбен как китайская потаскушка //в мисочку кровь отливаю для комаров /не чтоб отвести порчу, а тоже просто». Петя, ты лукавишь! – ради рифмы в мисочку отливаешь кровь, а не просто. Да уж, капризы дионисийства, без «хуйни-муйни» автору не обойтись. А Третье лицо оглашает: «прежде чем кочет пропел наступление нового утра, /ты трижды успел похвалить /превосходное качество употреблённого препарата». Дерзкая дурь!.. С другой стороны – «ЁБНУТЬСЯ НА ПОЛ МОЖЕТ ВСЁ ЧТО УГОДНО». И я тут не о рюмке винта.


В дальнейшем поэма преображается в рассказ, в меру комичный - что уже неплохо – о купании Птаха! Поначалу он паясничает, объясняя несравненную степень своей свободы. К счастью, литературе нашлось место: «хочешь пиши “труба рта”, хочешь “утроба рта” - /какая в сущности разница?». Третье лицо, освобождённое как бы вообще от всего на свете, вспомнило завещание легендарного дадаиста Игоря Терентьева – слова схожие по звучанию схожи и по смыслу. Андрей Белый также проговаривался по этому поводу и буквально в том же ключе (не вспомнить где именно). И раз уж мы заговорили о Терентьеве, уместно будет следующее. Дуракаваляние как живой творческий принцип предельно плохо приживалось в серьёзной, порой свинцовой атмосфере русской литературы. Друга Терентьева Илью Зданевича – он же Ильязд – я бы назвал основателем дадаизма на русской почве (и того более: провозглашение им в 1913 году всёчества, в определённом контексте – всё ещё недооцененный факт интуитивного предвосхищения эпохи постмодерна в искусстве). В свою очередь, дадаизм как ответвление авангарда (под общей кличкой футуризм) мне представляется непосредственным прадедом постмодернизма в его комедийном изводе. Или – комедийном извиве – тут уж как хотите. Здесь же, в «Метаглории», нам преподносится большой блок текста из низин дуракаваляния. Читатель! – подурачимся вместе...

К процессу купания (точней, приготовления к нему) стоит присмотреться. Он занятен, со смешными пугалками и нелепицей из перлов для будущей Апологии отупения (изд-во «Трава и дрова»). И, пав на брови, замечаем падение в текст той самой нисхуйности; да, с потолка, просто так. В процессе купания незваных «праведных купальщиков» рождается вдруг фраза: «влажной тряпочкой протирайте аэропорт» - думаю, её участь стать легендарной. За нею ещё появилась, но без помощи «праведников»: «ветеринар изобретший воду не с нами сегодня /очень жаль, он бы нам объяснил как ей пользоваться». Первая, безусловно, смешнее, но вторая тоньше – «очень жаль» - интонационный нюанс. «Он бы нам объяснил» - ещё один, подчёркивающий сценически безоблачную «тупость» купальщика. Оба элемента до икоты неуместны: аэропорт и ветеринар - в контексте происходящего именно «с потолка» сваливаются – нисхуйности! И при этом становятся комичным и вместе с тем эффективным дополнением к наблюдаемому нами процессу – долгой (и убедительной) церемонии деконструкции метода. Не исключено, что я забегаю вперёд, и всё же предположу: либо деконструкция методик эпистемологии, либо деконструкция поэтизации как принципа постижения. Но подождём пока. Забавен и великолепно исполнен трюк с незримым гекзаметром: «очень болезненно жирному телу /ударенье плашмя о шлифованный падшими кафель». К изученью воды, бишь, «водной сути», тоже стоит присмотреться – это въедливое пародийное кино! «Поклянитесь этой водой /и всё - /готово!». «Если не скроете свой испуг /перед диковинными нарядами, /масками и дроблёными тельцами ряби, /немедленно предадите и даже съедите друг друга /не выдавайте испуга /дышите в трубку /не сознавайтесь…» Похоже, поэма тут меняет свою жанровую принадлежность. Когда же нас убеждают в том, что «здесь отрывается и купается голый мужик», мы сталкиваемся (да-да, впервые!) с появлением героя. «Метаглория» впустила его в своё пространство, решилось тело поэмы на поступок; резок поступок со стороны поэмы, ведь Первое лицо возомнило себя Головой. Но Голова тут – чего бы мы себе не нафантазировали - поэма. «Есть погружение в воду! /герой в воде /но не касается стен колодца /пламя его одежд //не опасается храброе сердце /мокрых минут…» - саркастично относится Любое лицо к герою. И ещё более показателен следующий пассаж, умело спрятанный в четыре строки всё тот же гекзаметр: «редко купается воин, /а как соберётся – /редко бывает в движениях /более скован» - технично и аккуратно. А далее нам сообщают, что воин – оказывается – теряет голос, стоит ему в воду по самое темя зайти, от стресса!.. Пародист развлекается в волю, хотя героя он бережёт (и вода поступает так же): «но пламя его остаётся!».

В отличие от Любого лица поэма настроена иначе, в левом столбце появляются строки, на пародию не похожие (мы не намереваемся подводить тень Малевича к этому месту):

водоём и вода –
выбирай между ними скорей

или звон родника,
игры моря, стремление рек

или мрачная зелень
стоячих глубин изнутри
алтаря меж дерев

земляничник и дуб
охраняют чёрный квадрат
спящий пруд в роли жертвенника

в безупречно предписанный час

нам, похоже, сюда

Тем самым создаётся совершенно особая аура, мы готовы предположить, что поэма уже сменила регистр. Не тут-то было: «ляжем ничком у стоячей воды (полетели в колодец очки)». Герой, оказывается, носит очки – вот это новость – одежда в пламёнах и очки! К тому же нелепые комментарии (от Третьего лица; Любое лицо в это время пародирует, см. выше) читателя не отпускают: «комары не случайно боятся резких движений /вот и мы не боимся узнать слова наших песен». Да ну, какой отважный храбрец. Сильно ли я ошибаюсь или нет – впечатление, что тут пародируется Языков - удалой тон некоторых пассажей поэмы ассоциируется с молодечеством Языкова. Но далее: «кому под водою цвело и сияло у чресл /знай восклицает: какая прелесть, какой /чудесный прогресс!». Это – в защиту героя, который, как мы помним, голос под водой теряет от стресса!!

И далее Петя (с Первым лицом сговорившись) затаскивает нас в вязкий абсурд – анализировать даже не пытаюсь. Цитирую в строку этот горячий кусок: «поначалу герой /осторожно один в тишине, /цепенея у бортика, /воображает сраженья на глади //но нет отражений – /и вот – начиная скучать по своей луне, /он всё ближе и ближе заглядывает /но и впрямь – неба нет //поводи по ней мотыльком /земляничною палкой измерь глубину /ископаемым лотом /попробуй достать /погрузи, поборов омерзение, руку по локоть - /исчезли бесследно /и палка с рукой и очки - //ты им камень вослед не бросай!». Ни за что, Пётр! Бесценная белиберда, ха-ха-ха!! «Бородой на воде /(бородою – воде) напиши: /я пришёл к тебе в гости //не на крещенье Нарцисса /(прибавь про себя) /а взыскать твоей сути». «Крещенье» Нарцисса – красиво изогнул. Нарцисс как мы знаем, был «крещён» КРАСОТОЙ, и ею же приговорён – цепенеть безоглядно. И потому я отдал предпочтение Нарциссу, а не Сократу во «Фрагментах» - вряд ли ты забыл тот эпизод, правда?.. Не подумайте, что бесцеремонно отвлекаю вас - какова цель поэта я помню: «взыскать твоей сути» - это прямая речь к воде. К воде, сохранявшей до оцепенения красивый облик Нарцисса, сохранявшей красоту в виде отображения. Как же она на такое способна? И если она способна на такое, то и поэту нужно овладеть такой способностью. А что если и суть воды в этом: она призвана хранить красоту!..

«Скажет вода “заходи!” - //проживи в ней год //мерь её время на ощупь, плавая кругом…» и так далее: бактерии, личинки, улитки. Герой узнаёт о микробах, о конфликте клеток. Про очки он забыл (нам тоже не до них). «В трансе колебли объёма сего целлюлит» - свидетельство состояния, вперемежку со свидетельством о новой инициативе от Любого лица: «я попробую колдовство, а потом расскажу». Прозрев, герой подмечает: «память потопа качает права желе //сновиденья личинок, известно, чужие места //но частицы садятся за круглый стол» - всё как у людей. Им обещан и «подводный дом», и даже свой «подводный университет» обещан. Вау, тут ещё и «суббота – царица воды»!.. Любое лицо, объявив нам, что «в этом омуте воплощена родниковая тьма», продолжает оповещать нас: «появляется искра, в неё устремлённая издалека //появляется искра, рождённая в ней сейчас //появляется чудо костра под водой». Автор наверняка к тому готов и в главном столбце читаем: «сколь абсурдным сначала бы не казался /проект костра, /но в воде вороной уже зреет /мой дважды рождённый рассказ». Сопровождается весь этот рискованный заход на «очередной ритуал» словами: «ты давно уже здесь озарённое колесо //ты герой, ты врата //кладезь раны //(роща растёт вокруг раны…)». «Озарённое колесо»?! – солнечное колесо является эмблемой Диониса; однако тут и Колесо Сансары может иметься в виду – символ непрестанного изменения и становления (синкретизм сопутствует мировоззрению Птаха, в поэме видно). Но вот же! – потерянные очки «отвечают со дна…: есть контакт!». А в правом столбце очень даже многообещающие строки от Любого лица (поэзия диктует своё – Лица послушны ей, да и автор тоже):

я вода, глядящая в землю
и тут же земля, летящая в небо
и сразу огонь, поглощающий вещи –
я в этом храме и был и не был

<… …>
я пионер, воплощающий полдень
мне ведом торжественный путь стихий на бумагу

я в эту чашу и плыл и прыгал…

На что нам сообщают слева, хотя автору вроде не до сообщений сейчас – стихи идут, в нём поэзия проснулась, и неплохие: автор заколдовал стихии, ими перо его занято, и не только ими – нам, повторяю, сообщают: «первая жертва принята // гореть подано». Одновременно Третье лицо (без него ведь поэме не обойтись) комментирует: «истина стала жизнью /как в древнем американском фильме». Но и автору, т.е. Голове под видом Любого лица, есть как отреагировать: «неужели я всё-таки выжил? в чьей я квартире? /Боже мой, как я давно не спал!». О, да! известное дело – под винтом не спишь по 60-70 часов. Третье лицо согласно с этим: «…хочу, чтобы больше не пёрло и спать». И пара слов о пионере – помним, конечно, стихотворение «Полдень» у Птаха. Знатное…

В связи с такой завязкой-развязкой, слова, проскользнувшие чуть выше в серии не сильно нас интересующих галлюцинаций: «зубр: а завяжутся ли золотые концы? /как есть говори» - приобретают особенный смысл. Не удивлюсь, если в них мигает отблеск закономерности. В целом же, исследование наше, если позволите, иногда увязает в этой скрупулёзно нашинкованной галиматье, чередующейся с редкими всплесками поэзии. Мы проявляли терпение и, кажется, вознаграждены! – Первое лицо, герой, автор восклицают И ВОССИЯЛИ ГЛУБИНЫ! Значит, мы обязаны это процитировать (хотя бы частично):

появляются неожиданные симптомы:
во рту неожиданно тот лошадиный воздух,
от которого под языком беспокойно разъяты
грязно пульсируя мускул у рта удивлённые щёки

<… …>
<… …>
мне же резко не нравится бурый цвет моей кожи
и вообще, после каждого раза заметно стареют руки
но мистический оптимизм при своих правах
<…>

на прощание прежняя шкура изображает,
на мгновенье зашедшись гирляндой последних кривляний,
голое кружево
крошеный-перекрошенный глянец
это послужит тебе уроком, клавиатура! –
прозой ли шатким порохом в решете
наша плоть совершенно взбесилась

Так вот кто, оказывается, несёт за всё ответственность – клавиатура! Значит, мы сильно запутались, мы ошибались – поэт находился под влиянием презренной клавиатуры, а не пера. Чёрт возьми, надо же!.. Но зато, зато Голова под видом лица Любого сразу продуцирует хвалебный комментарий (тоже в стихах): «падши на вас, этот пачканный пух не скрыл неба/слава тебе, проучивший клавиатуру!». Тут либо принять, либо нет. Я пытаюсь оставаться беспристрастным, сознавая, что весь героический кавардак, устроенный Птахом на просторах свитка, не может быть неким болезненным недержанием графомании. Это нам преподают урок доскональной (по моим ощущениям) деконструкции. Местами удачный, местами не очень. Но читать надо, потому что позади только треть поэмы. Делать какие-либо выводы никому не советую – рано. И не только у поэмы «плоть совершенно взбесилась», мозги у читателя тоже. Но!.. Я выбрал тропу наблюдения за поэмой. Она (поэма) продуманно игрива, способна на обман «зашедшись гирляндой последних кривляний». И с нею тропа моя извилиста. Поэтому и вам, последовав, придётся мне поверить, хотя изредка могу и пошутить.




ЧАСТЬ 1
ЧАСТЬ 3
ЧАСТЬ 4

 

 

Поиск в Google:
Интернет Только "Знаки Ветра"