***

 

Мемуары Михаила Давыдовича Байтальского целиком ни разу не публиковались. Автор принадлежал к троцкистской оппозиции 20-х годов, был неоднократно репрессирован, выжил в аду «социалистической стройки» (руками зэков) в Заполярье. В книге «Тетради для внуков» автор даёт доскональный анализ экономики СССР, разоблачает завуалированную статистику «достижений», напоминает последующим поколениям, какая в действительности царила атмосфера в Москве 30-х годов, как постепенно выкристаллизовывалась кормушка для функционеров сталинского режима и многое другое. Книга ценна и тем, что автор - едва ли не единственный, кто проливает свет на массовые расстрелы в Воркуте, т.н. кашкетинские расстрелы.

Михаил Давыдович Байтальский родился в 1903 году, умер в 1978. Его жизнь пришлась на самую жестокую эпоху едва ли не в мировой истории, а уж в истории России (от Московского царства до РФ) наверняка. Людям надо знать историю страны, в которой они живут, таково наше убеждение. Сегодняшняя власть тщательно ретуширует прошлое – эта книга воспоминаний настаивает на том, что замалчивание и «причёсывание» фактов является тупиковым развитием общественного сознания и общества в целом. Публикацией этих мемуаров мы рады восстановить хотя бы отдельные страницы подлинной истории многострадальной страны и облик затенённой, пускай и нелицеприятной истины.

Текст мемуаров снабжён примечаниями. Сам М.Байтальский не придавал тому значения, но издание на английском языке нуждалось в комментариях. В нашей версии за основу взяты примечания к английскому переводу «Тетрадей», вышедшем в США: "Notebooks for the grandchildren: recollections of a Trotskyist who survived the Stalin terror" (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press International, 1995; ISBN 0-391-03829). С некоторыми уточнениями и дополнениями. Читателю всё же рекомендуется в случае необходимости обращаться к надёжным сетевым источникам информации.

Из статьи Марка Каганцова «Как поэты встречали новый год за колючей проволокой» (http://7x7-journal.ru/post/12617?r=komi):

"Байтальский...Юношей принял участие в гражданской войне, а затем сделался комсомольским активистом, одним из тех, кого принято называть «комсомольцами двадцатых годов». В комсомольском общежитии он опубликовал в стенной газете одно из первых своих произведений – сочиненную вместе с Марией Елько песню «По морям, по волнам – нынче здесь, завтра там». Положенная кем-то на музыку, она разошлась по всей округе, а потом и по всей стране, и дожила до нашего времени.

Байтальский стал журналистом. Работал в Одессе, Донбассе и в Харькове. Идеалы, которые искал Михаил Давидович в революции, он пытался найти и в завещании Ленина, и в оппозиции Троцкого. Эти поиски привели его к первому аресту в 1929 году. После освобождения <...> он приехал в Москву, где начал печататься в центральных газетах, а вскоре стал штатным сотрудником «Вечерней Москвы» и «Известий», близко знал тогдашнего главного редактора «Известий» – Николая Бухарина – и познакомился со всеми секретами идеологической кухни. Однажды он был свидетелем замечательного разговора своего заведующего отделом с одним из подчиненных. Заведующий давал указания увеличить на фотографиях «вождя народов» слишком низкий, по его мнению, лоб. Это усовершенствование затем было канонизировано и стало частью знакомого всем «дорогого и любимого» образа.

...в 1952 году – опять в Воркуту. В этот страшный год он начал писать стихи. Стихи были незаписанные, спрятанные глубоко в памяти заключенного. Казалось, никто никогда не услышит, не узнает этих стихов, никогда они не появятся на бумаге: в осенние месяцы 1952 года готовилась советская версия окончательного решения еврейского вопроса."

Биография и библиография Михаила Байтальского на страницах Сахаровского Центра:
http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=1279

"Человек творческого склада, энергичный и социально активный, он был журналистом и комсомольским работником в Одессе и в Артемовске.

В 1929 г. был арестован Артемовским ГПУ. Обвинение — типичное по тем временам — КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность). В 1936 году — второй арест с отбытием срока в Воркуте.

Затем — фронт, прошел войну от первого до последнего дня, закончил в Вестлебене под Берлином.
(это не так, М.Байтальский был призван на фронт позже в Кирове, где поселился вслед за освобождением из лагеря незадолго до начала войны, см. ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ, гл.32 - Ред.)

Наученный опытом двух довоенных изоляций от общества, скромно работал после войны в Краснодарском крае простым механиком, стараясь в соответствии с лагерным правилом «не высовываться», однако первая же проверка с обменом паспортов закончилась новым арестом.

Опять — Воркута, Речлаг, каторжный труд в шахте, и лишь в 1956 — свобода и реабилитация.

О пережитом и передуманном за все эти годы Михаил Байтальский рассказал в своей книге «Тетради для внуков», отрывки из которой мы предлагаем читателю."

 

Избранные отрывки из "Тетрадей" (приведены по публикации Сахаровского Центра,

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=6679)

<...>

Воркутинская голодовка 1937 года, насколько я знаю, была самой упорной и длительной из всех попыток утвердить свое человеческое достоинство. Главное, чего требовали,— права работать в отдельных бригадах, без уголовников и туфты. Требование с виду не столь серьезное, чтобы за него умирать. Но признать его — означало признать понятие «политический заключенный». А их у нас нет. Следовательно, требование контрреволюционное, а голодовка — антисоветская.

Голодовка длилась долго. Умер Абраша Файнберг, ветеран одесского комсомола. И не один он умер. Наконец, начальство согласилось на отдельные бригады, но, чтоб не выглядело уступкой, сделали так: бригадиром назначается не бытовик и не уголовник (например, строителям назначили Гришу Баглюка), а уж он подбирает себе, кого хочет, начальству безразлично. Овцы будут сыты и волки целы. Но мстительные волки записали фамилии всех непокорных овец, и этот список лег в основу всей дальнейшей работы спецчасти.

Пока шла голодовка, уголовников всячески науськивали на «троцкистов». Нас и до того иначе не называли, а тут слово «троцкист» стало в устах рецидивистов самой бранной кличкой. «Да, троцкист хуже меня. Я свою жену убил — на то она и моя. А он — Кирова. Кто ему дал такое право?»

Выражение «троцкистая шайка», беспрерывно склоняемое по радио и в печати, оказалось понятным для уголовников. В их умах дело рисовалось примерно так: на хивере у Троцкого, а может и у Бухарина (в дальнейшем шайка стала зваться «троцкистско-бухаринской») собирается ихнее кодло. Заводят толковище, как поступить с Кировым. Даже, наверное, и голову его разыгрывают в карты, как оно делается между блатарями. Ну, и роковая карта ложится Николаеву. Он идет и стреляет. Стало быть, остальные, которые играли с ним, виноваты ни грамма меньше, только им фартит, а ему не пофартило. Понял? Всех их задавить надо!<...>

<...>

В сентябре туда начали прибывать этапы намеченных к расстрелу — Гриша был в первом этапе. В том самом, с которым мы встретились на берегу речки Юнь-Яги и несколько минут постояли вместе.

Прежде всего к смерти приговорили всех участников голодовки — около четырехсот человек. Затем приблизительно столько же, замеченных [в разных провинностях - например, Сему Липензона, отказавшегося (так в тексте, испр. Ред.)] воровать продукты для уголовного пахана. Приговоры выносила тройка: Григорович, уполномоченный из Москвы Кашкетин (он был председателем тройки) и начальник оперчекистской части Норкутского лагеря Чучелов.

25 января 1938 года Кашкетин прилетел из Москвы с утвержденным списком подлежащих смерти. Но расстреливать начали только 1 марта, а весь февраль что-то еще дополнительно «выясняли» и занимались своего рода психологической подготовкой. Шла она главным образом по ночам — ночь вообще была излюбленным временем суток у аппарата Сталина.<...>

Мы также приводим отрывки, которых не было в публикации Сахаровского Фонда:

<...>

"Шанхайцы" – так прозвали бывших русских эмигрантов (и их детей), живших в Китае и пожелавших вернуться в СССР после известного обращения Сталина, в котором их звали домой, и обещали забыть все. В Шанхае их собралось тысяч пять, и они приехали. Вполне возможно, что кое-кто из них заранее завербовался в иностранную разведку. Пусть десять, пусть даже сто человек. Их необходимо арестовать. Но искать – канительное дело, да и ума на это надо. Не проще ли арестовать все пять тысяч и всем дать лагерь?

Одного из них, молодого инженера Игоря Алексеева, я знавал. Его арестовали где-то далеко от Москвы. Его следователь, кроме майорской, других звезд не хватал, и Игорь наговорил на себя несусветную чепуху, взятую из модного загранфильма "Приключения двух братьев в стране дикарей". За такой бред полагалось 25 лет. Дело пошло в Москву на утверждение и попало в руки более образованного (по этой части) работника. Алексеев со смехом рассказывал, какой идиотский вид имел следователь, когда ему вернули дело, да еще основательно намылили шею. Оправившись, он сказал Игорю: "Не будь слишком умным. У нас это не пройдет. У нас не арестовывают напрасно, и ошибок не бывает." Завели новое дело – и Алексеев получил свои 25.

До такой проделки я не додумался, кроме того, в руках моего Пинкертона имелось старое дело. Однако я охотно признался, что имел отношение к смерти Горького, тайно убитого все теми же троцкистами. Я не говорил о своем участии – это было бы явно нелепо, но так, мол, знал кое-что. Майор расцвел и составил чудный протокол. Когда он переписал его великолепным круглым почерком, я попросил заглянуть в календарь. Что-то мне сегодня утром померещилось, будто Горький умер, когда я давно уже сидел в тюрьме. Как изобразить праведный гнев следователя? Он порвал протокол и материл меня часа два без передышки.

Наконец, он охрип. На такой напряженной умственной работе, немудрено надорвать глотку. <...>

<...>

Среди людей, с которыми я познакомился за чаем у Марии Яковлевны, меня привел в восторг некий красный профессор, однокурсник Григория Евгеньевича, автор толстой книги о финансовой теории Гильфердинга. Вся книга представляла собой развитие одной цитаты Иосифа Виссарионовича. Он рассыпал семена мудрости, а ученики подбирали каждое зернышко, сажали в свои щедро унавоженные борозды и выращивали книгу за книгой.

Стерев Гильфердинга в порошок, наш профессор стал светилом в теории денег. Но за чаем невозможно без конца говорить о чисто теоретических деньгах. Зашла речь о Гоголе. Профессор признался, что ни одной строки Гоголя отродясь не читал. Ну, а Лермонтова, Пушкина? – Всю жизнь учился, некогда было читать поэтов. Он так и сказал: учился.

Цыпин чувствовал себя несколько неловко, но скоро вошел во вкус и принялся помогать жене подзуживать теоретика. Она ни разу не улыбнулась, а я уткнулся в книгу, задыхаясь от подавляемого смеха. Когда он ушел, мы еще долго смеялись, вспоминая его слова "всю жизнь учился".

_______________
Гильфердинг Р. (1877–1941) – один из лидеров австрийской и германской социал-демократии, автор теории "организованного капитала", противник диктатуры пролетариата.