Акценты южных песен

	1. ПРЕАМБУЛА
	2. НОВАЯ АЛЕКСАНДРИЯ. ОЧЕРК
	3. ИЕРУСАЛИМСКИЙ СИНТЕТИЗМ И НЕЛЬДИХЕН
ЧАСТЬ 2	4. СО СТОРОНЫ ВЕТРА
	5. ТЕМА ТА ЖЕ. О НЕВОЛЬНЫХ (И ВОЛЬНЫХ) СОЮЗНИКАХ
	6. СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ
	7. ПЛОЩАДЬ НЕСОГЛАСИЯ

6. СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ

Нестыковка на орбите. Нескромный автор этих и других строк оставил Сергея Нельдихена вне игры. И куда только смотрит поэткорректность!..
Нельдихен быстро выдохся. Ну, сколько, 12 лет активности?.. С другой стороны – то ещё времячко выпало. Блистательный Кручёных ушёл в глубокую тень молчания уже в 1930 году. А кто не скрылся сам в этой тени – того туда ушли. В том числе оказался и Сергей Нeльдихен, наговоривший на статус скрытого (или наоборот: явного) «врага». В общем: сложное дело и.., надо отдать должное прозорливости Нельдихена. Отдадим. Неторопливо и взвешенно.

Часть положений его манифеста вполне приемлема сегодня, может служить трамплином и ныне. 2-й параграф опубликованной декларации гласит: «Усложнённость композиции, как следствие организации мелких, сжатых отрывков». В Заметках на отшибе, говоря о доминирующей роли архитектоники, я указывал на монтажно-строительные свойства мелких элементов в современной поэзии (на примере Ники Скандиака). Можно в качестве примера привести Элементарную поэзию Андрея Монастырского. Можно, в конце концов, и себя: Чувство пятна, Семечки с базара, Изотопы утопии смысла. Короче: честь и хвала Нельдихену, этот момент он просёк за много лет до! И если бы не 7-й параграф (см. о том выше), в значительной степени нейтрализующий положение 2-го, вообще – долгие аплодисменты переходящие в овации.

Далее: злополучный 5-й параграф. Первая часть этого пункта прописана, словно по заказу разномастных борцов с метафористичностью поэзии – концептуалистам эта часть явно по душе. Ишь ты, каков прицел! А вторая часть пункта ещё занимательней. Голову морочить не буду, приведу его целиком: «Протест против сравнений и метафор, против доведённых до крайностей имажинистических требований; что даёт право в поэтическую речь вводить и разговоры, и всякие вставные отрывки, подлинную речь, пользоваться разнотипной речью». Под подлинной речью имелась в виду прямая речь, скорей всего. На дрожжах имажинизма взошедшим метаметафористам, начало тут, конечно – костью в горле. Ладно. Концептуалистам оно по нраву – и буде. Вернёмся к продолжению: даже если эта часть не вытекает, как нечто само собой разумеющееся из первой части параграфа, она никаких нареканий сегодня, в эпоху уже отстоявшегося и неохотно отплывающего на задний план постмодернизма, вызвать у нас не может. Т.е. – полностью просёк?! Ай да Нельдихен!.. Глаз – алмаз! И применил это положение уже тогда? – что вы говорите!.. Хотя, э-э, справедливости ради: здесь он оказался далеко в хвосте у футуристов. Он плохо знал Хлебникова, т.е. – слишком плохо, потому и воевал за отвоёванное. Смею утверждать: попав в объятья «мёртвой школы» (Л.Лунц был точен в своей оценке: Гумилёв, пусть и большой знаток в области, пытался съеденный коррозией балласт – с непременной французской эмалью, добавим – обновить любым, но «законсервированным» способом), Нельдихен почувствовал тиски академизма, и начал биться с кем попало. Поначалу остриё борьбы было направлено во вне (футуризм, имажинизм, символизм), а не вовнутрь (акмеизм) из личных симпатий и соображений этического характера – круг тесного общения обязывает: на корабле должно сохраняться единство.

Доказательством тому – 1-й параграф декларации. Он не нов уже в те годы: «развитие стремлений к приблизительным созвучиям» фактически свойственно и Шершеневичу, и Мариенгофу (да и кому только не!), что настораживает – как это Нельдихен, воюющий с имажинизмом, того не заметил? На самом деле, заметил – он обобщал достижения чужих голов и рук, ведь и бодание с рифмой выглядит не оригинально после хлебниковских поэм. В такого рода обобщениях лично я ничего плохого или, не дай бог, аморального не нахожу – сам такой. То же самое относится к 9-му параграфу: в сравнении с неологизмами Хлебникова или Белого, нельдихенский рецепт разведения неологизмов выглядит ещё одной попыткой вечноопаздывающегоученика третьего класса «Г» наверстать на продлёнке пройденное... Что касается нынешней поры и Иерусалимского синтетизма – меня никто не может обвинить в крепостной привязанности к рифме. Рифмачество тошнотворно и, по определению, несёт в себе отраву конформизма: плебс (и ребёнок) рифмованное любит, а нерифмованному не верит. Более того, рискну произнести – поэзия пишется словами, а не стопками рифм. Однако, несмотря на всё сказанное, ошпаренно возражать против неназойливой рифмы, особенно – против внутренней, без толку. И напоследок напомню: пространство порождающей фонетики предполагает роение приблизительных созвучий, их винное брожение...

4-й параграф, казалось бы, простоват и предсказуем, как картошка в супе. «Свободная искусственная расстановка слов, независимых от метра, строф». Цепляться к неуклюжей формулировке, в данном случае, означает реагировать не вровень. Хотя бы потому, что положение параграфа остаётся рабочим до наших дней. Приём, бесспорно, обогащающий. Апробирован многими. И покойными, и беспокойными. Автору этих строк он знаком хорошо, экстремальное выражение приёма на практике мне удалось в виде варьирования компонентами, т.е. расселения тех же слов по разным местам прописки в рамках одного текста (см. статью Синтетизм и экстремумы комбинаторики, цикл стихов Уроки филологии и др.). Впрочем, я не намерен анализировать все положения нельдихенской декларации: часть из них целиком поглощается принципом сказать как нельзя, – я хотел продемонстрировать лишь релевантность некоторых из них, а ведь прошло-то почти сто лет!

Для разнообразия остановимся на 11-м параграфе, в обеих редакциях. Число того просит. Сказана в нём важная вещь, впоследствие опущенная целиком: «Постепенное расширение речи, в связи с условиями, уничтожающими требования экономий». Т.е. ни что иное, как легитимация многословия. Как будто для Павла Жагуна написано, специально для Пыли Калиостро. Или же для А.Драгомощенко. Готовя к изданию в конце 20-х годов Основы литературного синтетизма, Нельдихен параграф заменил пресловутой «ориентацией на запись непосредственно текущей мысли». Таким образом, идея прозаизации стиха доведена была до логического конца.

И в качестве резюме: перед нами поэт со своим лицом, это безусловно, но преувеличивать, тем более, раздувать значение Нельдихена-поэта, по-моему, излишне, – в русской поэзии без того предостаточно дутых фигур: Вяч.Иванов, А.Ахматова, С.Городецкий, Евтушенко (и это лишь «краешек» полки). Да и что скрывать, суммируя лучшее из созданного – книга Ось, отдельные мысли и наблюдения Литературных фраз и Гражданского мужества, кое-какие произведения Синтетической формы и т.д., – готов признаться: привередливо сшитое «избранное» Нельдихена будет всё же занятней и актуальней «говора» не только этих четырёх, но и многих других известных, тщательно разукрашенных адамовичей. Но всё-таки ещё раз: из-за непривычности манеры, не стоит преувеличивать весомость самой манеры. Я склонен думать, вернее – уверен, что и мимо непривычной теории Нельдихена проскочили, не найдя, так сказать, опоры в виде внушающих, безоговорочных текстов. И, кто знает, может быть, к перечисленным составителями тома «Органное многоголосье» причинам исчезновения из поля зрения Нельдихена-поэта, следует добавить ещё одну – Поэзия ему отомстила, не стерпев попытки столь категоричного упразднения!.. О да, мы убеждаемся – Замысел выше нас, стараниями Справедливости Нельдихен был водворён обратно на отбитое им, почётное место: «подсчетчиком, спокойным, одиноким, ранним». Правда, поздновато вышло. Зато в отношении теоретических выкладок поэта мы вправе констатировать: сегодняшний день Поэзии С.Нельдихен высмотрел недурно, – вопреки беспрецедентному разброду и балаганьей разноголосице наших дней, характерные черты схожести с предвиденным очевидны. О них, и о противоположных, пойдёт далее речь.

7. ПЛОЩАДЬ НЕСОГЛАСИЯ

Ящерица не заглатывает свою жертву. Это вам не удав. Она откусывает. По кусочку...

Неконвенциональность подхода при удручающе конвенциональном письме, плюс к тому – деидеологизированная маска «у текста» Нельдихена пришлись не ко времени. Хотя запрос на маску произошёл гораздо раньше, и произошёл он по причине сценизации процесса в начале 20 века – поэзия вышла из литературного салона и переместилась в зал, чуть позже – в кафе. В зале (да и в кафе) лишь в идеальном случае слушателей не меньше, чем зрителей – люди больше смотрят, воспринимают глазами, не на слух – и там, в залах, тексты пришлось исполнять, играть для непосвящённых. Игра предполагает сцену. Этот нюанс сыграл большое значение в росте популярности Нельдихена в 1921 году (а ранее – футуристов), а может, и сподвиг автора на привнесение драматургического элемента в хлипкую ткань поэморомана...

Впрочем, я обещал площадь. Пришли. Самое время покружить.
Цитата: «Культивированье прозаической речи в поэзии может совершаться двумя способами: введением прозы в поэзию и, наоборот, введением поэзии в прозу. Второй способ будет лучшим приёмом... Именно в таком виде мнится форма будущих стихов, которых, пожалуй, можно стихами и не называть...». Из нельдихенской статьи 1921 года, где автор настаивает на необходимости «опоэтизирования прозаической речи». Здесь ещё здоровое зерно! Деревянный язык его статей – отдельная тема, автор будто на палубе, его мысль продвигается вперёд при стилистическом шторме, её носит «от борта к борту», ей – трудно. Правда, до откровений растроганного пера Нельдихена статьям, всё же, далеко. Оно с щемящей сердце безыскусностью сообщает, что в кои то веки интересы автора совпали с интересами общежития (цитата, неточная, см.), а также о том, что проснувшись средь бела дня, автор внезапно понял, что автомобили не даются даром (цитата, неточная, см.)!.. О, автор, ты, наверное, Гегель! Такое понять в 1926 году разве кому удавалось?! Тем более, в четыре часа дня?.. Да нет же! – слышу я истошный крик: – Это перо виновато! Вываливает на лист без разбору, предательски, чёрт возьми! – вопит мне отчаянно автор, – это оно придумало Литературный синтетизм.
Неприятно ходить по улиткам, даже на площади, скорлупа хрустит под ногами...

На дворе 2015 год. Перерождение поэзии свершилось. Как ни странно, с предписаниями традиционного версификаторства не сверяясь. Не принять этот факт, означает ослепнуть.
Нельдихен оказался проницательней признанных и маститых, как, впрочем, и других – гонимых не менее самого Нельдихена. И при всём при этом, синтез, предложенный им, оказался не жизнеспособным – слишком безмятежен, поверхностен... Поэзия умней, чем он предполагал, Поэзии не пристало выворачивать свою бытовуху наизнанку, добиваясь благосклонного внимания налитых трясинным скепсисом читательских глаз. Смешно или нет, но традиционник Мандельштам уловил сей момент лучше. Витальное ядро Поэзии – недосказанное, а не буквы на листе. Но это уже – перо Иерусалимского синтетизма.

... Она откусывает. От живого тела по кусочку. Гусеница извивается, корчится безмолвно. Ох, жуткие конвульсии. Не то чтоб это больно видеть, ведь гусеница – не умирающий ребёнок в «Чуме» Камю. И даже не кошка, зад которой месил в своих челюстях свирепый убийца – чёрный доберман, на глазах усирающейся от восторга восточной черни: кошка хотя бы сопротивлялась, правда, так и не достав когтями до морды смертельного врага. Но всё равно: живая, с красивой шёрсткой на спине, и вот так – по кусочку...

На карте возможностей письма, иначе: говорения и дыхания, пауз, умолчаний и вскриков, короче, на карте переживания мiра Айги чётко и смело расставил новые ориентиры. Не могу согласиться с Данилой Давыдовым: путями, предложенными Нельдихеном, Г.Айги не ходил. А вот, проложенными Андреем Белым, – ходил. Стоит обратиться к пунктуации в стихах Айги. И что обнаруживаем? – она столь же подробная, а местами – изощрённая, сколь и у Белого, причём – в прозе последнего! Более того: «происхождение» двоеточий и тире у этих авторов одно: озарение в первом случае, умозаключение – во втором. Т.е. как раз отрывочность и динамизм, с коими не мог смириться С.Нельдихен, присущи поэзии Айги. Наконец, импульсивная дробность стихов Айги что, как не следствие дискретности восприятия (о чём уже говорилось)? Отсюда – фрагментарность запечатлённого. Природа созерцания такова – целое составляется постепенно, как пазл. (Заметь, коллега: говоря об Айги, я пока ни словом не обмолвился об авангарде начала 20 века, а ведь мог). А что мы видим, обращаясь к беспрепятственным словоизвержениям Нельдихена? Монолитность мы обнаруживаем, сказать – не любимую пером Иерусалимского синтетизма, будет не точно: не пестуемую – будет точней. Что ж, по ходу – монолитность всегда ассоциируется с имперскостью. Плевать, как зовётся империя – Рим, СССР, США. Империя – синоним выспренней лжи, скрытого или бессовестно оправдываемого этой ложью насилия, а также откровенного и, в той же степени поднаторевшего относительно автоапологии, грабежа. Так проводить параллель с мiром литературы, конечно же, натяжка, но ассоциативный ряд, прочный и неслучайный, до основ подменить сознанию – поди умудрись.
Такая вот площадь у нас. Т.е. сущий провокатор эта площадь. И улитки тоже. И этот, как его, синтетический дождь...

Ну да, он-то и навёл меня на текущие мысли. Куда ж от них деться, когда доскональная проверка брусчатки необходима... «Отец» литературного синтетизма в 11-м параграфе своей декларации оставил нам следующее соображение: «Постепенное расширение речи, в связи с условиями, уничтожающими требования экономии». (Выше о том говорилось, здесь же подойдём к теме несколько иначе). То было в 1923 году, когда вышла вторая часть Радалёта. Через шесть лет этот параграф был преобразован: «Ориентация на запись непосредственно текущей мысли, а не на условия организации того или иного жанра». Но почему вдруг такое изменение? Есть одно предположение, доказать, конечно же, не могу, но выскажу. К концу 20-х до России докатилась слава Джойса и его романа Улисс. А вместе со славой романа докатилась и слава неслыханного приёма – потока сознания. И – версия – Нельдихеном, узнавшем о потоке сознания, этот параграф был соответствующим образом исправлен. Так это или нет, с полной уверенностью, повторяю, утверждать нет особых оснований, но по любому – в сочетании с главной установкой «опоэтизирования прозаической речи» параграф стал решающим. И провидческим.

Через много-много лет перерождение поэзии свершилось, и свершилось оно, в том числе, в этом направлении. Тут время и место вспомнить о том, о ком я уже писал, но так и недописал – об Аркадии Драгомощенко. Его опыты (и Элементы зрения, и Небо равновесий, да пожалуй, вообще – всё) чрезвычайны и показательны. В них отразились нельдихенские чаяния, где-то – в преломлённом виде, а где-то и напрямую. Впрочем, сам Драгомощенко мог и не ведать о нельдихенской декларации, но на нынешнее положение вещей «знал» или «не знал» уже не влияет. Драгомощенко нескрываемо лиричен, чего о Нельдихене не скажешь. А потому и поэтичен, чего Нельдихену недоставало. Это – поэзия, окончательно и бесповоротно освобождённая от множества условностей, над старым письмом тяготевших. Акварельная поэзия, поэзия текущего почерка, приглушающего речь. (Свойство нивелирующего – ещё раз, – синтетизма). И, если уж дискутировать о пути, намеченном теорией Нельдихена, то о Драгомощенко, на мой взгляд, забывать нельзя. С определёнными оговорками, но – тем не менее. Правда, если дискутировать и о путях нашего, Иерусалимского синтетизма, то – тоже нельзя: скажем, стихия целинных сочетаний для Драгомощенко – родная. (Дабы избежать случаев кривочтения: последнее замечание брошено мимоходом, я ведь обещал не только площадь-ь, но и – покружить по ней). Поэтому меня удивляет следующий факт: Данила Давыдов упоминает Соснору (в связи с нельдихенским поиском), но не упоминает Драгомощенко. Хотя больше говорит за то, чтоб было наоборот: Соснору «благословило» на тотальное для 60-х гг. новаторство и непохожесть, в первую очередь, творчество Хлебникова. Соснора – спец номер один в области метрики. А Нельдихену метрика – поперёк горла. «Успокоенность восприятия» у Сосноры?.. Он, конечно, не цветаевец, канонады эмоций у него не найдёшь, но между двумя полюсами душевного состояния отнюдь не один шаг. Кроме того, разболтанности прозаического происхождения в манере Сосноры не найти. И это при всех превращениях поэтики, ведь Соснора прошёл несколько «полян» – у него пять или шесть поэтик (если не все семь), в разные периоды арсенал Сосноры обновляется. Берём, хотя бы, его верлибры Хроники 67 и... не находим словоизвержения; и везде, в любых его верлибрах слова подогнаны друг к другу, как плиты пирамид, лишнему там нет места; для Сосноры этот момент – принципиальный, для Драгомощенко – нет. А в целом если: Соснора культивировал усложнённость письма, непростую речь, а то и заковыристость. При чём тут Нельдихен, ему ведь подавай – общедоступность?! Не-не, Данила. Не-не-не.
Ты смотри, что происходит с улитками – их «домики» покрылись орнаментом! Чудеса синтетизма...

О да, верлибр – не амнистёр многословию. Последнее может быть оправдано, а точнее, поддержано только весомостью информации, но не опилками «простодушия», как полагал Нельдихен. Поэтому, случай Драгомощенко не стопроцентно нельдихенский.
Вообще, Драгомощенко не столь зашифрован, сколь его просто не понимают. Звёзды таки «мелеют», именно, «в миг вычитания темени», что тут тайного? Художественная атака на рассвет: обмеление звёзд на фоне рассветающего востока, они бледнеют, становятся белее, в слове обмеление присутствует «мел», не только – мель. «Вычитание темени», ну да – рассвет, много слов по-русски разных, есть слово «темень». Круг интересов поэта широк, геология, к примеру. Кембрий, иначе – кембрийский период. «Антрацитовые листья» – это отпечатки листьев в пласте каменного угля. И их «глубоководные школы» своё прочтение предоставляют знакомым с двумя масштабными явлениями, для кембрия характерными – трансгрессия океана, а через миллионы лет, наоборот – наступление суши на море. Читатель, имеющий представление об этом, уже легче сориентируется в поэзии Драгомощенко, а приплюсовав ещё свои знания в области археологии уже перестанет удивляться таким синтетическим сочетаниям, как «гончарная трава». Драгомощенко – это поэзия, зацикленная на шифровке, только на первый, скользнувший лишь, взгляд. Она поддаётся уму, принимающему в расчёт особый, подземный интерес автора. Подземный во всех смыслах. Смерть в данном контексте за скобки выносить нельзя, как нельзя выносить за скобки и милионнолетнюю историю становления нашей планеты, и тысячелетнюю историю человеческой цивилизации. С ходу кажется: поэзия – сама себе не очень верящая, сожалеющая об исчезновении смысловых связей, и в то же время, систематически провоцирующая их исчезновение; смотрит на белый лист бумаги и экспериментирует, её язык не столько ускакал дальше всех, сколько жаждет подсмотреть небытие сущности и подобий, небытие внятицы вещей, небытие всего, что хоть как-то напоминает о действительности. Правильно, так и есть. Но есть и другое: язык (а с ним и автор) тщится нащупать другую реальность, ту, что «до», склеивая её черепки, до нас «докатившиеся», и не находит опоры. Драгомощенко увидел осколочность всего знания нашей цивилизации. Геркуланум, фаюмские портреты (и их «щепки»), кембрий, «гончарная трава», а лучше всего привести цитату: Я видел времена, но и это грамматика мне не особо разрешает. Или: перечитайте стихотворение Ни слова в ответ. Примеров очень много, и не хочется перегружать эссе бесконечными цитатами. Желание за край заглядывать – по крайней мере, пытаться, – поэту было свойственно, что я (Тарасов моя фамилия, Владимир, иерусалимский) не могу не оценить. Но для Драгомощенко «осколок» свидетелем целого не стал (в отличие от Фаридуддина Аттара, скажем), и потому всё сущее, что способно зацепить внимание мысли и глаза, словно нарочно, отыскивает в сознании (и в словаре) Драгомощенко некий антиген, антидот «позитиву». Разумеется, при скрещивании с ним, с этим антигеном, данный «объект» растворяется в небытии. Правда, фактура произведений манифестирует этот момент: бесстрастное колыхание ткани текста, незаинтересованное до уныния, до уставания, с меланхоличным отщипыванием автором мякишей мысли или наблюдений, моментально дискредитируемых. И это – чтобы вписаться в надуманный круг теоретических предпосылок? Грубо говоря, бегство автора от себя? Ну что ж, и такое случается...

Естественно, лирическое бытописание, свойственное поэзии Драгомощенко, не заражено кондовой, полоумной приземлённостью, культура письма в нём доминирует над узнаваемой, козыряющей во всю свою дурную силу, обыдёнщиной. При этом, ткань его как бы прозы сохраняет все данные лирического истока. А по внешним признакам судить, – книги его выписаны, будто по нельдихенским рецептам: прозаическая речь с немалым количеством вводных слов, надоевшая нам (и призрачная, на самом деле) успокоенность восприятия задействована, в соответствии с которой штильная фиксация мiра в деле, да и остальные «детали», указанные ранее – пережёвывать мне надоело. Это не мой автор, расслабленное течение письма слишком, по мне, безразлично. Но он – фигура, а не блокированная пешка на шахматном поле Поэзии, и потому мимо стихийного синтетизма Драгомощенко я не имел права проехать. В заключение скажу: если методика Драгомощенко и восходит к нельдихенской (пускай неосознанно), то эстетика отвечает, скорее, установке Мандельштама (в упоминавшейся уже статье): в мире «синтетического поэта современности», писал акмеист, «поют идеи, научные системы, государственные теории». И ещё одно: суфии попали в круг интеллектуальных запросов Драгомощенко, по-моему, благодаря Анри Волохонскому. Впрочем, не только суфизм, в обращении со словом Аркадий Драгомощенко также учёл опыт Волохонского, порой проскальзывает стилевое сходство. Что для нас, инопланетян из Новой Александрии, немало значит.

... Вы ведь видели, как охотятся ящерицы, неправда ли? Например, тель-авивские. Там, на побережье, они совсем особые – маленькие, розоватые, полупрозрачные тельца. Ну, вот. Ящерица двигается по балконной стене. Ну да, по отвесной балконной стене. Недалеко на той же стене – золотистый ночной мотылёк. Стремительный прыжок – бабочка в пасти ящерицы, и пока та трепещет в пасти, башка ящерицы болтается из стороны в сторону, словно на гибкой пружине. Далее уже проще – прокушенная бабочка затихает. И всё это происходит на стене, что поражает – ящерица держится намертво, как приклеенная! Ладно, обычное зрелище, не редкое. Но тут я усмотрел в своём-не своём дворе другую сцену: ящерица высматривает дичь с каменного забора (высотой под полтора метра) и вдруг... ныряет с высоты в стелющуюся внизу траву. Ничего себе! Прям, как орёл! А вы мне – дедукция, философия...

Перерождение поэзии в медитативную прозу приемлемо при одном условии: это должно быть поэзией, а не – имитацией с плоскими ухищрениями. Пример Нельдихена, надеюсь, своевременно остудит прыткие головы. Это касается всех молодых, нечего размахивать: лауреат, лауреат. Снег в Арктике дороже ваших премий.
Устроили из дворца Поэзии «прогрессивную» Думу, раскормленную жирами рефлексии от французской желудочной крови. Ой, заметной! Знаменитой двуличием и готовностью «достойно» предать кого угодно, что угодно и когда угодно! Хватит «думать», друзья. Пора знать, а не думать! Знание поэта – синоним называнию вещей... Что-что? у тебя нет своих имён для этой цели? Значит, ты ещё кислозелёный, а мiр «твой» – головастик чужих мозгов, и не бряцай цинком терминологической зауми – лесов жалко.
Эй, дворник, тут улитки – подмети, ступить невозможно...

Вместо сыра на меху – слова Н.Пунина, арткритика прошлого века, им под сто лет, тут заменить «кисть» «писательским пером» и самое оно, в яблочко: «Мастерство не в том, чтобы заставить кисть бежать, трепетать или вовремя остановиться – надо заставить её говорить непрерывно, свой язык она создаёт сама». Нельдихен того же хотел, признаем – у него плохо получалось. Возможно, таков естественный ход истории. Окей. Но как быть с якобы теневым фактором, с фактором кровной авторской заинтересованности? Не пренебрегать же им ради распрогрессивных теорий. Вот я и говорю: превозмочь себя! Во всём. Даже в желании выглядеть прогрессивным...

«Распростёрты закатные тени», Иеремия. Самая что ни на есть библейская проза.
И площадь стала чище.
Мы здесь больше не нужны.

Иерусалим, Волчья Округа. Март 2015.

	1. ПРЕАМБУЛА
	2. НОВАЯ АЛЕКСАНДРИЯ. ОЧЕРК
	3. ИЕРУСАЛИМСКИЙ СИНТЕТИЗМ И НЕЛЬДИХЕН
ЧАСТЬ 2	4. СО СТОРОНЫ ВЕТРА
	5. ТЕМА ТА ЖЕ. О НЕВОЛЬНЫХ (И ВОЛЬНЫХ) СОЮЗНИКАХ
	6. СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ
	7. ПЛОЩАДЬ НЕСОГЛАСИЯ

Поиск в Google:
	Интернет Только "Знаки Ветра"

Menu:

Новости: